— Вовсе нет! Мне никогда не бывало одиноко, ведь меня окружает столько людей, с которыми я могу поддерживать связь или поделиться мнением. И они всегда мне внимают.
Анна чуть усмехнулась, чем вызвала недоумение императора.
— Я вам не верю. — Ответила Анна.
У Эдварда перехватило дыхание, и в его голове застыл лишь один вопрос.
— (Как?!) — Он недоумевал, как она догадалась, что говорит он, мягко говоря, не совсем правду.
Эдвард действительно никогда не чувствовал себя частью высшего общества, и в глубине души не являлся среди него своим. Он сам создал иллюзию, что является одним из них, а на самом деле был совсем других взглядов и представлений о бытие. Он точно так же, как светское общество, натягивал на себя маску, и никогда и никому не признался бы в том, что чувствует себя одиноко — для окружающих Эдвард человек без каких-либо страхов. Император с самого детства считал, что если ты ведёшь затворнический образ жизни, то общество может тебя не принять и сторониться, неправильно поняв, а ему этого совсем не хотелось. Поэтому, как бы неприятно ему было находиться среди этих людей, терпел, старался быть частью общества. Прекрасно понимал, что обманывает сам себя, что внутренне он другой. Но все-таки Эдвард был очень зависим от мирских благ, и которые ему доставляли наслаждение. Особенно он любил убивать, так как, глядя на трупы, видел, что мёртвые все равны, и кем они были при жизни, уже не имело значения. Император осознавал в этом какую-то свою, только ему понятную философию. Нередко его переполняло чувство собственничества, от соображения того, что ты правишь всей страной, что одним мановением руки ты можешь лишить кого-то жизни, и это опьяняло, словно дорогое вино. В отличие от многих подобных ему людей давал себе отчет, что он злой и жестокий человек, и не отрицал, когда говорили ему об этом. И если кто-то приговорённый к смерти кричал Эдварду, что он бессердечное чудовище, лишь надменно улыбался. Давно осмыслив себя, как плохого человека, он ничего не мог с этим поделать, да и не желал, ведь под этой маской он чувствовал себя вполне комфортно — все его страшатся, повинуются, пытаются угодить. Однако чувствовал одиночество, ибо не получал поддержки со стороны других, и знал, что из-за страха перед ним, никто просто не осмелится подойти, сказать ласковое слово или просто побыть с ним рядом, выслушать то, что он переживает. И Эдвард никому не раскрывал свою душу, опять же из-за страха, что осмеют — с чего это вдруг некогда властный и жестокий император стал кротким и нежным. Он не мог допустить, чтобы кто-то вычислил его слабое место: под маской безразличия и спеси, скрывалось доброе сердце. Но он слишком долго жил в этом облике, маска срослась с его подлинным лицом так, что он забылся, и настолько привык к придуманному им самим образу, что в последние годы стал считать его настоящим. Раньше он пытался время от времени снимать лживую личину, но с каждым разом это становилось труднее и труднее. Единственно верным и лёгким решением он посчитал то, что лучше остаться в ней навсегда, ведь такая жизнь не столь и дурна: есть люди, намного хуже. Да, несомненно, есть, но входить в их число не лучшая уступка, особенно для императора, для человека, от которого зависят жизни миллионов людей.
Находясь рядом с обаятельной и проницательной, но очень скромной и непримечательной девушкой, он чувствовал, как его душевный свет пытается пробиться через чёрную заиндевевшую пелену альтер эго, как его начинает переполнять уже забытое чувство, которое он пытался высвободить наружу, но завеса была настолько прочна, что Эдвард все ещё не мог вырваться из плена собственного ложного образа.
Он ничего не говорил, лишь шёл рядом с Анной с прежней невозмутимостью и гордым видом, не выражая ничего, кроме самовлюблённости и точно был уверен, что не выдал Анне собственного смятения, вызванного её реакцией, но это он так думал. Проницательная девушка видела его насквозь. Она давно изучила все его жесты и мимику, она знала его желания, так что мигом разглядела на его безэмоциональном лице смятение. Но Анна не стала его в этом упрекать, а просто молча шла рядом, слегка улыбаясь. Девушка уже не сомневалась в том, что ее сопровождающий, рано или поздно поймёт: она готова помогать ему во всём. Анна уже догадывалась, что Эдварду недостало любви и ласки, что с самого детства унижая других, он всего лишь пытался самоутвердиться, что переросло в привычку, а позже и в образ жизни. Своими многочисленными убийствами, захватами и появлениями в высшем свете Эдвард пытался доказать, что он лучше всех, что ему никто не ровня. Что он, даже не получив в своё время родительской заботы, является полноценным человеком, а не бывшим когда-то несчастным ребёнком, не получившим внимания, маленьким мальчиком с израненной душой.
Поняв, что молчание сильно затянулось, Эдвард начал интересоваться самой Анной: она действительно пробудила в нём интерес, такого раньше с ним не было!
С каждым днём он узнавал о ней всё больше и больше, и, тем не менее, она по-прежнему оставалась для него загадкой. Анна нравилась ему всё сильней и сильней, он и сам не заметил, как стал чаше улыбаться и даже смеяться, стал делиться с ней своими душевными переживаниями. Он начинал утверждаться в мысли, что наконец-то обрёл друга, который никому ничего не расскажет, который станет действительно слушать и слышать его, что девушка понимала его и сопереживала ему. И Эдвард уразумел, что нашёл настоящего друга, и очень скоро это может перерасти в нечто большее.
Вместе с этим Анна тоже стала лучше понимать своего собеседника, что прочно убеждало ее в одном — у каждого человека есть шанс стать лучше, если понять, услышать и полюбить его.
Со временем Эдвард отказался от бесцельных убийств, поклявшись защищать свою родину мирным путём, хотя знал, убивать всё равно придётся. Он стал присматриваться к своим подданным, стократ осязая исходящую от них благодарность. Обстановка в Кен Меин стала меняться к лучшему. Эдвард сам не заметил, как ему стало приятно делать людям добро, он наконец-то увидел, в каком положении жил его народ, научился сопереживать и чувствовать чужую боль. Император незамедлительно принялся за улучшение жилищных условий своих подданных первой